Уроженец села Долгий Луг, Братско-Острожной волости. Из семьи крестьянина деревни Долгий Луг Семёна Иоанновича Ознобихина («большого») — по семейному и деревенскому прозвищу, которое дано было для отличия от младшего брата его, также Семёна Иоанновича Ознобихина («малого»). В семье, кроме Петра Семёновича, было ещё пять (выживших) детей: ещё два брата, причём, один из братьев был старше Петра точно, и второй тоже был старше, (предположительно, так как год рождения его не подтвержден) и три младших сестры. Понятно, что история семьи Семёна «большого» относится ко времени от середины-конца девятнадцатого века до середины двадцатого…
Самый старший брат Петра Семёновича — Алексей Семёнович, выехал из Долгого Луга «в семью» в деревню Анзеб. Женился он на девушке из так называемой «ясачной» семьи — Татьяне Григорьевне Петуховой из деревни Тэнгинской. Ещё в начале двадцатого века на лето во дворе усадьбы, в которой была и русская изба, устанавливался эвенкийский чум, в котором семья летовала… У Алексея Семёновича было пять (выживших) детей: четверо старших сыновей и младшая дочь. Старший брат Петра Семёновича умер в 40-х во время войны (Великой Отечественной), но отношения сéмьи поддерживали, утрачены они были уже в городе Братске в середине 70-х годов, когда старшие поколения ушли…
Другой брат Петра Семёновича — Иван Семёнович Ознобихин был механиком МТС в селе Шаманово (50-е годы). Отношения с семьёй Петра Семёновича поддерживал, часто бывая в селе Братск в командировках по делам МТС. Умер Иван Семёнович в конце 50-х. Имел старшую дочь (родилась до революции) и сына. Связи с потомками утрачены в 60-х.
Две младшие сестры Петра Ознобихина в 50-х и 60-х проживали в г. Иркутске (в 1961 году были уже пожилыми). Имена их мама не помнит, новые их фамилии не установлены. Связи с потомками утрачены.
Сам Пётр Семёнович Ознобихин был женат на Анне Павловне Карнауховой из Братска Острожного. Жили они в селе Братск. Детей не имели.
Пётр Семёнович Ознобихин учился в школе ровно 56 дней, после чего его из школы забрали, потому что в хозяйстве надо было работать. Вообще среди детей Ознобихиных ветки Семёна «большого» даже в довоенное время редко кто мог похвалиться образованием больше 4-х классов. Но Пётр Семёнович очень уважительно относился к учению, читать он в конце концов выучился, Всегда в советское время выписывал газету «Известия» и читал каждый свежий номер «от корки до корки» хоть и «по-складам»… Возможно, (если Петра Семёновича рекрутировали в армию до войны) грамоте он обучился в запасном полку, была тогда такая практика…
К началу Первой Мировой войны Петру Семёновичу уже исполнилось 20 лет. Он был призван. Воевал. В семье сохранялись фронтовые фотографии: два (три?) красивых усатых солдата в летней полевой форме, в фуражках с узкими козырьками сидят на крыльце; и ещё одна фотография, где двое из тех же солдат сняты были стоя… (к сожалению фотографии, пропали при переезде из зоны затопления, как и множество другого имущества и так почти нищей семьи…). Предполагаю, что, возможно, на снимке были земляки, возможно из одной волости… На немецком фронте Пётр Семёнович подвергался газовой атаке (долгие годы у него были больные бронхи), возможно, он служил в том же полку или той же дивизии, что и житель Братска Острожного Карпов Иннокентий Иванович, который тоже пришёл с фронта очень больным в результате немецкой газовой атаки… Там, на фронте и в действующей армии Пётр Семёнович перестал верить в бога…
Возможно, служба Петра Семёновича была связана с каким-либо техническим родом войск: Пётр Семёнович владел профессиями: жестянщика, лудильщика, кузнечным делом, слесарным, разбирался в самой сложной, того времени сельской механике — обслуживал локомобиль, ремонтировал часы-ходики и швейные машинки «Зингер», паял самовары, кроме того, в его руках были и всевозможные плотницкие работы: он делал всякую мебель, инструменты плотника, бочки и кадушки, изделия из берёсты (туеса и короба всех размеров)… Только лодки он не делал, возможно, по негласному уговору оставлял возможность заработать и другим деревенским мастерам. Например, Пётр Семёнович никогда не лудил медную посуду (хотя процесс несложный, и вполне доступный рукастому мастеру), но раз в год приходил в село Братск лудильщик — Дед Медяк было его прозвище. Маленький старичок с большой окладистой седой бородой и с котомкой, был он из бывших ссыльных в Братскую волость ещё при царе. Участник Иваново-Вознесенских событий ещё до 1905-го года, был сослан очень молодым, ещё не женатым парнем. Здесь, на Ангаре (в Шаманово? там в МТС потом его сын работал) завёл семью, но в доме не прижился, а ходил круглый год, увешанный инструментом, пешком от села к селу, в каждом задерживался ровно настолько, пока не починит всю медную посуду.
В Братске он непременно останавливался в доме Петра Семёновича, они дружили, и Пётр Семёнович к мастеру относился чрезвычайно уважительно: и чай, и водочку, и щи в тарелке всегда наливались по самый краешек: «Ты, Нюраха (Анна Павловна — жена Петра Семёновича), мне до краёв наливай, я свою жизнь хочу полную прожить, а помереть в дороге придёт срок так ещё и ногой дрыгну напоследок!» Ещё в середине 50-х заходил он в Братск последний раз…
Весной 1918-го года Пётр Семёнович Ознобихин вернулся с фронта домой. Целый месяц взбаламученными эшелонами добирался он до родных краёв. Уже над страной явственно пахло Гражданской войной, поэтому, вернувшись в Долгий Луг, Пётр Семёнович уехал в тайгу на одну из семейных заимок и в смятении братоубийства ни на одной из сторон активного участия не принимал…
После окончания боевых действий и ухода колчаковских войск из волости, Пётр Семёнович возвращается домой и женится на Анне Павловне Карнауховой. Тут нужно предположить о контактах семьи Ознобихиных с семьёй Карнауховых… Думаю, что причиной было соседство заимок на Елани обоих семейств. У самого Павла Николаевича Карнаухова, отца Анны Павловны, земли не было… По молодости он занимался ямским промыслом (водил купеческие телеги с грузами в Усть-Кут, например, и дальше в Якутск карбасом), с возрастом он работал в Братскоострожном волостном правлении дворником и истопником, а летом перевозил чиновников на лодке на правый берег Ангары. Зато земля на Елани была у старшего брата Павла Николаевича — Ивана Николаевича Карнаухова (был убит колчаковцами Белоголового в 1918 году, а его дом в селе Братск был сожжен). Приёмный сын Ивана Николаевича — Григорий был усыновлён из большой семьи Павла Николаевича Карнаухова. Возможно, первые годы после Гражданской на земле в Елани работал старший сын Павла Николаевича — Михаил Павлович Карнаухов. Предположить это можно по отсутствию в похозяйственных списках двадцатых годов в селе Братск его хозяйства. Дом Михаила Павловича тоже был сожжен карателями… Интересный факт о наследовании земли можно отметить: если в семействе Карнауховых земля наследовалась старшим сыном, то в семействе Ознобихиных, похоже, земля и большой дом в Долгом Лугу перешел младшему Семёну «малому» и его наследнику, а дети Семёна «большого» из Долгого Луга разъехались…
Это был второй брак Анны Павловны. До Гражданской войны она служила много лет кухаркой в доме богатейшего купца села Братск Острожный Михаила Алексеевича(?) Самарина.
Вот свидетельство младшей сестры Анны Павловны, Марии Павловны Пожони (Карнауховой), записанное Лилией Викторовной Андреевой:
«…Моя сестра у купца Самарина жила двеннадцать лет… старшая сестра… Они были очень хорошие люди… вот, несмотря на то, что он был купец…. Нюра жила у них как родная дочь… вся одежда домашняя была… это ихняя… к каждому празднику подарки… Она, когда приехала домой… уже когда всё это кончилось, вся её работа, у неё большущий сундук был всякого добра… это всё были подарки… А кроме этого шестьдесят рублей в год он платил отцу… отцу давал, нас же много было… бедность была… папа один работал, мама у нас молодая болеть стала… вот…
И вот, значит… у этого Самарина была вторая жена… первая жена умерла… И привёз ему вот эту… Прасковью Павловну… купец с Нижне-Илимска – Кузнецов Яков Николаевич. Женился наш Самарин… значит, … свадьба… всё… венчались… всё, значит, … вот… у неё родилася Надюшка, потом Шурка… вот с этими девчонками я тоже училась вместе… Нюра у них жила, значит, вот… из школы пойдём… вот девчонки: — Пойдём к нам, пойдём… — Ой, девчата… — а мы-то жили бедно-бедно… — Ну, пойдём… — Да неудобно… у меня вон, видишь… это… опорки… отцовские от валенок… отрезанные… Он их отрежет… голяшки… свои подошьёт… Потому что он зимой работал в лесу… на богатых мужиков… он лес пилил… это… пилой… да… лес возил вот имя… валил… а валенки-то ему же надо тёплые… а вот эти опорки-то мы в них в школу ходили… в этих опорках…: — Нет, неудобно… Не пойду, Шура… я им там… или Надюшка… — Пойдём! Пойдём, там мама чо-нибудь… выбросит… А мама-то чо… (неразборчиво) сам… сам Самарин… вот если я приду к ним… — О! Гостья у нас! Нюрашка! – кричит (её Нюра звали…), — Нюрашка! Вон, сестрёнка пришла! Иди! Иди, покорми её хорошенько… Исть ведь хочет! …Вот, накормят нас… что-нибудь обязательно (подберёт?) …или валенки мне даст или ещё што… Вот такой был купец… Его очень уважали… вся волость…
Самарина… она же была молодая… она много моложе… если взять… лет, наверное, на восемнадцать, а может на двадцать… была его… очень красивая, высокая, статная такая… Она вот, приезжала… знаете… в Братск, когда… только нам переселяться сюда… на этот Братск… Ещё у Нюры жила неделю целую… всё она её Нюрашка, звала: — Ах, моя Нюрашка! …В Иркутске жила она с дочерями… Самарина не арестовывали… оне… вот что я хочу сказать… он, когда… это, получилась Советская власть… пароход отдал обществу… вернее государству… дом отдал обществу… всё, что было у него … товары… всё это он передал в магазины… в наши… Сам только сказал: -Товарищи или граждане, или господа, как вас назвать… Я беру себе только вот… деньги — серебро… Потому что уже царские деньги были уже… вот-вот-вот пропадут… а видимо было у него это такое… может, золотишко было… и вот значит всё передал, и уехал свободно в Иркутск… и там заболел тифом и умер… Прасковья Павловна там осталась с девчонками…»
У купца Самарина жил в работниках ссыльный поляк, который выполнял работы по двору, неизвестно точно, как имя его, вспомнить уже некому. В документах, например, воспоминаниях Владимира Владимировича Рябикова — ссыльного большевика, который оставил замечательные воспоминания о ссылке в Братске Острожном и оставил замечательный след в истории нашего города, и если с остальными представителями царской власти Рябиков поддерживал холодный нейтралитет, а с местной сельской интеллигенцией старался активно сотрудничать, (даже со священником), то с купцом Самариным, как с главным представителем капитализма в селе, всё время ссылки враждовал… Так вот, в документах никаких фактов о ссыльном, работающим у Самарина не упоминается…
Вот за этого полумифического поляка Анна Павловна вышла замуж в первый раз. Было у них двое детей, мальчиков, которые умерли во младенчестве. Похоронены они были на старом кладбище села Братск Острожный. При затоплении села в 1961 году водохранилищем Братской ГЭС, могилы на новое место не переносились. Осталась у Анны Павловны до самой смерти только серебряная крестильная ложечка с выгравированной латинской буквой «P» — от имени Пётр…
После Февральской революции муж Анны Павловны засобирался на родину, в Польшу. Родители Анны Павловны: Павел Николаевич Карнаухов и Аграфена (так называли прабабушку, хотя крестильное имя её было Агриппина) Ивановна Карнаухова (Распутина), уезжать ей на чужбину запретили… Очень строгие были родители и дети их слушались: так младшему своему сыну, Василию они запретили жениться, когда он был в Иркутске на курсах телеграфистов после Гражданской войны. Невесту ему подобрали в Братской волости. Так же и Анне Павловне, скорее всего, они подобрали жениха в Долгом Лугу.
Работу у купца она потеряла, нужно было устраиваться в новой жизни… Поначалу новая семья поселилась в Долгом Лугу. Анна Павловна начала работать в коммуне. Хоть она непривычная была к полевой работе, но числилась в ударницах: долгие годы на почётном месте в её избе висела большая фотография, наклеенная на картон – «слёт ударниц коммун в селе Братск», групповой снимок, сфотографированных на фоне Братской церкви работниц. Церковь на снимке была сфотографирована целиком, с куполами и колокольней (то есть, снимок был сделан до 1936 года). Пропала фотография при переезде из зоны затопления.
Но в доме Ознобихиных «одетая по- городскому» невестка не прижилась. Особенно ей доставалось от младших сестёр Петра Семёновича, настолько, что долгие годы спустя она вспоминала про их изощрённые козни… Да и Пётр Семёнович больше склонность имел к труду ремесленному, чем полевому, потому в 30-х они купили заднюю избу у Юриных в селе Братск на улице Советской 65, и перебрались туда…
Анна Павловна тогда просто перевелась в местный колхоз, а Пётр Семёнович стал рабочим Промкомбината: обслуживал локомобиль, делал бочки, ящики, мебель для сов.учреждений. Ну, и подрабатывал, паял самовары, ремонтировал людям часы-ходики, зингеровские швейные машинки… (прим. автора: как хлебнувший из чаши ремесла, я скажу, что мастеровущий мужик на Руси всегда будет и с хлебом, и с кусочком сала, и с рюмочкой водки к обеду. Даже когда кругом денег нет и советская власть…) Естественно, и Пётр Семёнович с Анной Павловной бедствовать не могли с профессиями в руках. Пока у обоих было здоровье… Но болезни потом придут, после войны…
А пока купил Пётр Семёнович сломанную машинку «Зингер», отремонтировал так, что до сих пор она работает: челнок уж стёрся так, что шпулька сквозь протёртость видна, но шьёт и шелк, и кожу сапожную. Самовары рядком на лавке стояли: с деревень часто приезжали родственники в Братск, и с Чёрной речки, и из Монастыря, и из Долгого Луга, и из Шаманово, и из Анзёбы, и из дальней Пабереги, из Московского, и из Филиппово, и из Распутино. На широком дворе хватало места для телег и лошадей…
Вот только была у Петра Семёновича болезнь, которой русские ремесленные люди очень подвержены. Очень любил Ознобихин водки выпить, и не так, чтобы по-тихому, а гульнуть широко, да с куражём, чтобы все вокруг «пятый угол искали» … Начинал в чайной (рюмочной), а когда к дому подходил, весть впереди него летела. Анна Павловна собиралась «ноги в руки» и к родственникам «погостить», а не успевала, то поколачивал её Пётр Семёнович… дома не успокаивался, а начинал крушить-ломать всё (было значит что-то в душе болючее, не сбывшееся, бывает так у русского мастерового…). Всё ломал в щепки, в лепёшки, но… крушил только то, что сам мог починить, или заново сделать, покупное не трогал, не трогал и иконы на божнице у Анны Павловны… Говорил: «Это её Бог» … Падал посреди разгрома и засыпал. Анна Павловна приходила «из гостей», накрывала его половиком, связанным из лоскутов… На следующий день начинал Пётр Семёнович чинить и делать заново мебель и прочее, что сокрушил накануне.
Кончились эти загулы однажды плохо: Пётр Семёнович убил в «чайной» человека. Убил ударом кулака. Погибший был такой же пьяный и кинулся на Ознобихина с ножом. Чем можно спровоцировать человека на убийство? Да легко… В середине тридцатых дело было, в рюмочной не только насчёт того, кто «служилый» а кто «ясачный» спорили… Приговор был на удивление мягкий: девять месяцев исправительных работ. Отходил Пётр Семёнович эти годы по гольцам Восточного Саяна рабочим геодезической экспедиции (возможно, самого Григория Федосеева, во всяком случае, геологи и геодезисты на зиму останавливались потом на дворе Петра Семёновича…).
После заключения Пётр Семёнович больше не буйствовал, выпивши… А сидел за столом, подперев голову обеими руками, напротив гостя- собутыльника (приехавшего в Братск в командировку и проставившегося) и тянул-давил из себя полюбившуюся песню «…Сижу за решеткой в темнице сырой…», и громить своё хозяйство перестал…
Анна Павловна тогда взяла в избу свою сестру – Галину Павловну Карнаухову (мою бабушку), чтобы помочь родителям, в семье которых оставались ещё две младших дочери, а старики-родители совсем уж состарились (прадед мой — Павел Николаевич Карнаухов умер 23 февраля 1937 года). Живя у Ознобихиных Галина Павловна заканчивала школьный курс. А в 1941 году Анна Павловна с Петром Семёновичем приняли в семью мою маму, когда из далёкого Алдана Галина Павловна (уже Чечко, а не Карнаухова) с тремя малолетними дочками приехала после начала войны сначала грузовиком до Читы, а потом военными эшелонами от Читы до Иркутска и пароходом до Братска…
Войну семья пережила очень тяжело… Колхозы война раздела и разула… карманы и запасы все вывернула и вытряхнула… глубинка сибирская и так не богатая совсем захирела… Петра Семёновича, как и многих братчан в возрасте уже не годных для фронта, забрали в трудовую армию в Иркутск. Анна Павловна работала рыбачкой в колхозной рыболовецкой бригаде… Рыба шла фронту (ЗаБВО, лагерям, госпиталям и трудовой армии… до фронта рыбу с Ангары не довезти…). Дрова и сено для коровы стали в военные годы проблемой… Бабам с работ не вырваться опушки в тайге выкашивать, как до войны… Дрова пилить, когда над головой висит колхозный «ПЛАН!» … За систематический невыход на работу и не выработку положенных трудодней была выслана в Бурятию или Читинскую обл. родственница Петра Семёновича из села Долгий Луг с двумя малолетними детьми… (имя родственницы не установлено). 
Только рыба спасала и картошка-капуста с огорода… но, чтобы картошка была, необходимо было воду таскать вёдрами на высокий берег… Мама вспоминает как кто-то из охотников приезжал, и в память ей врезалось, что тогда варили тушку белки, сладкое мясо было… Несколько раз собирали на фронт посылки… Анна Павловна пекла специальные несладкие сушки, клали в посылку кисет с выращенным и приготовленным Петром Семёновичем табаком и табачные листья… покупали специально для посылок конфеты «подушечки» … в носки и варежки с пальцем, домашней вязки упаковывали небольшую бутылку водки…
Пётр Семёнович работал в Иркутске в одной из кочегарок. Однажды у него украли карточки. Было это в самом начале квартала. Какое-то время он протянул, но в городе у него не было ни родных, ни знакомых, чтобы подкормиться, а работа кочегара тяжелая… актировали его в итоге по дистрофии. В Братск он приехал пароходом. Женщины еле свели его по трапу на берег — худого, болезненного, шатающегося на подгибающихся ногах… Отпаивали Петра Семёновича по ложечке растительным маслом… Лучшие вещи, оставшиеся с довоенных времён, были обменены на рынке на продукты… В прежнюю силу Ознобихин уже не пришел, хоть и выжил, обострились болячки ещё с германского фронта… Работать он стал сторожем на больших складах на Заверняйке (организации, которая тогда была госрезервом) … Потом, уже после войны, он в одиночку задержал двух воров, сбивавших замки на складах…
Потом была Победа… Мама, Ритта Мурзакова (Чечко), вспоминает, как после Победы, но не помнит в каком году (в те годы солдат мог и дослуживать положенный срок после войны и год, и два) она и Пётр Семёнович плавали на лодке через Ангару в Монастырь, встречали возвращающегося с войны племянника Петра Семёновича — Николая Алексеевича Ознобихина из Анзёби. Мама уже с детства с дедушкой (так она называет Петра Семёновича) плавала на лодке за сеном, ловить брёвна на дрова, на Каштак, за ягодами и грибами, за черёмухой… она тоже гребла, и брёвна с дедом пилила двуручной пилой на чурки на берегу, и воду в огород таскала коромыслом… А вёдра дед сделал из крестьянской жадности из жести сам, не обычные, а цилиндрические и воды в каждое входило далеко не двенадцать литров… Вот и в тот раз мама гребла, а Пётр Семёнович правил лодкой. Работа на вёслах была маме обычной, река была спокойной… Встретили на другом берегу реки солдата с медалями и орденами и отправились в обратный путь… Лодка погрузилась в воду почти по край бортов, пальца два оставалось, и ветерок вдруг поднялся, волна начала нет-нет и захлёстывать через борт… Мама говорит, что тогда впервые испугалась Ангары, хоть ей и приходилось уже тонуть у берега в уреме… В общем, гребли все, вычерпывали воду… Когда приблизились к Малому острову, наверное, все перекрестились, кто умел… Вечером, за столом и за эту переправу выпили мужики…
После войны жизнь потихоньку налаживалась, да только здоровья уже не оставалось. Однажды Пётр Семёнович утопил только купленный лодочный мотор (может закрепили на борту старой лодки непрочно, может борт отломился). Долго ныряли Ознобихин и племянник Анны Павловны в Ангару, но безрезультатно, зато пневмонию Пётр Семёнович получил. Спасло его только то, что война уже кончилась, и что уже был пенициллин, за который всё же пришлось заплатить кровососу спекулянту в больнице…
После этого случая сторожем Пётр Семёнович не работал. Устроился столяром в «Ангарлесе»… Столярная работа тёплая, в столярке жарко, стружек для печи всегда в избытке… Заработок был копеечный. Ритта начала работать летом на каникулах, то учётчицей в лесосплавной конторе и перевалке, то счетоводом в райпотребсоюзе… Деньги появлялись, но семья всегда жила на грани… Здорово помогло строительство новых домов в Братске. Несколько новых улиц появилось в Братске в пятидесятых. Пётр Семёнович и Анна Павловна подрядились стеклить в домах окна. Когда-то в другой жизни привёз с фронта ещё Первой Мировой войны Ознобихин трофейный стеклорез с большим алмазом, вот и выручил этот инструмент на старости лет…
Когда власти начали готовить братчан к переезду, Пётр Семёновичу не стал перевозить старый дом из зоны затопления. Он, понадеявшись на оставшиеся силы, взял у государства компенсацию за избу деньгами. На них купил доски и бревна для строительства нового дома в поселке Порожском.
Он не мог жить без реки, без воды, без простора, без островов, без леса, надеялся, что прежняя жизнь сохраниться и на новом месте…
Последняя фотография с Петром Семёновичем Ознобихиным. На снимке: за столом в избе Ознобихиных (предположительно поминки по Владимиру Францевичу Пожони(?), сидят слева направо: Анна Павловна Ознобихина (Карнаухова), Валерий Францевич Пожони, Пётр Семёнович Ознобихин, Мария Павловна Пожони (Карнаухова), Елизавета Францевна Пожони, Анфиса Степановна Попова (из задней маленькой избушки соседей), Светлана Николаевна Попова.
Пётр Семёнович Ознобихин умер в мае 1961 года. Перевезти семью в новый дом он уже не смог. Оставшиеся деньги ушли на похороны. Доски и брёвна почти разворовали «добрые люди». Похоронили его в новом костюме, отрез на который ему выдали как премию, когда он задержал воров на складе. Во внутреннем кармане костюма остался знаменитый стеклорез — трофей с Первой мировой войны…
Провожали Петра Семёновича всей улицей Советской, жители всего «верхнего» конца…